Выразительное чтение.
Урок 1

В течение всей моей длинной речи Володя очень внима­тельно слушал меня, и когда мне показалось, что он в какой-то мере приготовился к серьезным занятиям, я прервал свои рас­суждения и спросил его:

— Над чем же мы с вами будем работать?
— Над Чеховым,— ответил Володя.
— Вы любите Чехова?
— Да, очень!
— Читали всего Чехова, знакомы с его биографией, озна­комились хотя бы с основными критическими статьями о Че­хове?
— Да, то есть не очень,— Володя смутился.— Мне бы только какой-нибудь рассказик чеховский приготовить, по­смешнее.
— Володя,— попросил я,— оставьте этот легкомысленный тон. К самому смешному рассказу отнеситесь серьезно. И как вы полагаете, можно ли по-настоящему рассказать хотя бы самый маленький из рассказов Чехова, не зная всего Чехова? Вот вы мне сказали, что очень любите Чехова. Что вы в нем любите? И можно ли любить, не зная предмета любви?
— Да,— прервал меня Володя,— существует же в жизни любовь с первого взгляда?
— Допустим. Но после этого первого взгляда последует второй, третий, а потом вы знакомитесь со своей избранницей все больше и больше. Узнаете ее характер, ее особенности, ее привычки и, наконец, ее мировоззрение и только после всего этого предлагаете ей союз на всю жизнь. Скороспелый союз чаще всего приводит к разводу, к тому, что называется «не сошлись характерами». Я вам предлагаю союз с Чеховым на всю жизнь. И смею вас заверить, что, читая и перечитывая Че­хова, изучив его творческую и личную биографию, ознакомившись с критическими работами о нем, вы не только больше и глубже полюбите всего Чехова, но пропитаетесь ритмом его великолепной прозы, почувствуете особенности его стиля, и все это в свою очередь отразится на исполнении одного ма­ленького чеховского рассказа.

По мере чтения этой выдержки я видел, как Володино ли­цо вытягивалось и в глазах появился испуг.

— Натан Михайлович,— сказал он,— ведь это работа на всю жизнь.
— А я вам и предлагаю союз с Чеховым на всю жизнь. Уверяю вас, что когда вы познаете и полюбите Чехова по-настоящему, его произведения останутся в вашем дикторском репертуаре именно на всю жизнь.
Володя явно растерялся. Он испугался грандиозности предложенного ему труда.

— На каком же рассказе Чехова вы бы хотели остановиться?
Лицо Володи посветлело.
— Не знаю... может быть, рассказ «Нахлебники»?..
— Ну что ж, приступим. Расскажите мне «Нахлебников».
— Как рассказать? Ведь я этот рассказ читал давно и на­изусть не знаю.
— А мне и не надо, чтобы вы наизусть знали. Но раз вы предложили именно этот рассказ, то значит, он вас чем-то взволновал, что-то вам запомнилось, ну хотя бы сюжет. Вот и расскажите мне то, что запомнилось.
Володя начал рассказывать. Медленно, сбивчиво, запина­ясь, подыскивая отдельные слова и фразы, он коротко передал мне сюжет рассказа. Ни следа взволнованности, ни одной яркой интонации, ни одной краски не уловил я в его рассказе. И это естественно, ведь он не рассказывал, а с трудом вспо­минал то, что когда-то читал, то, что уже почти забыл. Един­ственной его целью было вспомнить сюжет. Между прочим, и с чтецами и дикторами во время исполнения такое бывает, когда все усилия направлены не на передачу живых образов и картин, не на беседу со слушателями, а на то, что­бы не пропустить какое-нибудь слово или фразу, чтобы не сбиться с текста. Увы, как часто искусство художественного чтения превращается в демонстрацию своей памяти.

— Ну вот, кажется, и все,— закончил Володя свой мучи­тельный пересказ.— Если б я знал, что буду рассказывать вам, я бы подготовился.
— А что значит — подготовился?
— Ну, хотя бы выучил текст.
— Вот этого как раз и не следует делать. Выражаясь сло­вами Станиславского, могу сказать: «Учить надо не текст, а что-то другое».
Я предложил Володе рассказать мне какой-либо случай из его собственной жизни.
— Вам случалось бывать в затруднительном материаль­ном положении? — спросил я.— Когда, попросту говоря, на хлеб не хватало и приходилось просить взаймы?
— Еще бы, — ответил Володя, даже не задумываясь. — Ведь я в недавнем прошлом студент. А вы знаете, стипендии, как ни экономь, всегда почему-то не хватало.
— Ну и как, приятно просить взаймы?
— Смотря у кого. Бывало и так, что сквозь землю готов провалиться, только бы не просить.
— Вот и расскажите именно о таком случае.
— А скажите,— спросил Володя,— какое отношение это имеет к рассказу Чехова «Нахлебники»?
— Самое прямое. Ведь когда чеховский Зотов просит у лавочника Марка Иваныча осьмушку овса, он именно готов сквозь землю провалиться.
— Ага! Понимаю,— сказал Володя.
— Кстати, обратите внимание на то, что Чехов так и пи­шет— у Марка Иваныча, а не Ивановича и старика Зотова зовут не Михаил Петрович, а Михаил Петров Зотов. Такое написание отчества само по себе подчеркивает социальную принадлежность чеховских героев к мещанскому сословию.

Володя начал рассказ из своей жизни. Сначала сбивчиво, подыскивая нужные слова, явно смущаясь моего пристально­го внимания, потом постепенно забыв о форме изложения, о моем присутствии, увлекаясь все больше и больше, он рас­сказал о трагикомическом происшествии в своей жизни. Суть происшествия в том, что Володя с трудом и унижением одол­жил у дальнего родственника нужные до зарезу деньги, но по дороге в студенческое общежитие потерял их.

На моих глазах произошло чудо живого рассказа. Куда девалась Володина скованность! Яркими интонационными красками он передавал свою униженность и скупость родст­венника, и свои растерянность и горе, когда он обнаружил, что деньги потеряны. Свободные Володины жесты и мимика дополнили интонационную живость изложения. Передо мной, как жи­вые, вставали действующие лица этого жизненного случая. Все это происходило у Володи без натуги, без старания, без желания придать какую-то форму повествованию. Рассказы­вая, Володя посмеивался над самим собой, над нелепостью случившегося. И я, увлеченный Володиной импровизацией, забыв о том, что он ученик, а я учитель, смеялся вместе с ним, сочувствовал его неудаче, сопереживал ему. Словом, превра­тился в естественного партнера-слушателя.

Кончился рассказ. Мы оба с удовольствием посмотрели друг на друга. Перебросились короткими репликами, уточняя и дополняя рассказанное. Мы оба, и рассказчик и слушатель, еще некоторое время находились во власти изложенного со­бытии.

Но вернемся к нашему с Володей уроку:

— Вот теперь,— сказал я Володе,— давайте разберемся, почему так увлекательно, естественно и интересно прозвучал ваш рассказ из своей жизни и так нудно, скучно, а главное, безучастно (отметьте: «безучастно», значит без участия, без вашего участия в описываемых событиях) прозвучал из ваших же уст рассказ Чехова «Нахлебники»?
— Очевидно, потому,— ответил Володя,— что в первом случае я сам был участником события, а во втором случае...
— А во втором случае,— прервал я его,— вы не только не были участником или заинтересованным свидетелем собы­тия, но вам вообще никакого дела не было ни до рассказа Чехова, ни до героев этого рассказа. Признайтесь, Володя, ведь это же так?
— Так, Натан Михайлович.
— Как же вы надеетесь заинтересовать меня событием, в котором ни капельки не заинтересованы?
А вы представляете себе, как сам Чехов волновался, пе­реживал и сочувствовал своим героям, когда обдумывал и писал рассказ «Нахлебники»? Вот и вернитесь к формуле Н. В. Гоголя: «...Нужно разделить искренно с поэтом высо­кое ощущение, наполнявшее его душу...».
— Но, Натан Михайлович,— сказал Володя,— нельзя же ставить знака равенства между вымышленным событием, рассказанным писателем, и истинным происшествием, случив­шимся с тобой самим?
— «Нахлебники» не вымышленное событие. Это было, или могло быть, что одно и то же.

Помните Пушкинское:

Вот облиться слезами над вымыслом — это и есть начало работы истинного артиста-художника. Подчеркиваю: начало.

Само собой разумеется, что только способность взволно­ваться вымыслом, не подкрепленная профессиональным уме­нием, то есть основами дикторской техники — поставленным го­лосом, четкой дикцией и т.п. элементами, которыми нужно заниматься всю жизнь и ежедневно,— диктора-чтеца не сделает.

Пойдем дальше. Володя, а ведь вы смеялись (а вместе с вами и я), когда рассказывали свое происшествие? Поче­му? Вспомните, было ли вам смешно в прошлом, когда это событие с вами происходило? Думаю, что вам тогда было не до смеха, что вы либо плакали, либо чуть не пла­кали.

— Да, я действительно был очень расстроен и не знал, как выйти из создавшегося положения. Но это было очень давно...
Все, что с вами тогда приключилось, все прошло и все предстало в другом свете. Поэтому сегодня, находясь в благополучном положении, вы иронизируете и посмеиваетесь над тем, что было с вами давно. Вот откуда ваш смех. Вы, сегодняшний, смеетесь над собой вчерашним.

А теперь,— продолжал я,— представьте себе, что вам предложат сыграть эту сценку. Вы участник сценического этюда. Вы одалживаете деньги у скупого и несимпатичного родственника, и вы их теряете. Будете ли вы весело смеяться, играя эти сцены? Конечно же нет!

— Натан Михайлович,— перебил меня Володя,— но ведь это же скучно быть всегда самим собой!
— Умение быть самим собой — это величайшее и трудней­шее умение. Нет, милый Володя, чтец, диктор остается самим собой, но в новом качестве, каждый раз сближаясь внутренне то с Чеховым, то с Толстым, то с Маяковским и т. д., открывая для себя в них все новые и новые глубины. И в то, что от­крыл для себя, посвящает затем слушателей. Говорить и дей­ствовать по всей правде, от себя самого, не притворяясь, не наигрывая,— это огромное умение, которое дается немногим. Так же как умение предельно взволноваться художествен­ным вымыслом, жить вымыслом.

На этом,— сказал я Володе — мы и закончим нашу вторую встречу. К следующему нашему уроку,— попросил я,— вчи­тайтесь в рассказ «Нахлебники», именно вчитайтесь, а не прос­то прочитайте! Вдумайтесь в каждую чеховскую фразу, в каждое его слово и даже в знаки препинания. Они у Чехо­ва не только грамматические, но и эмоционально-логические. Ни в коем случае не учите текста.

В следующую нашу встречу вы расскажете мне «Нахлебников» своими словами. Чеховскими словами вы будете рассказывать, когда эти чеховские слова станут вашими сло­вами. Пока импровизируйте, дополняйте Чехова, расскажи­те мне подробней, чем у Чехова, о всех действующих лицах рассказа и об обстановке, в которой они действуют. К при­меру, у Чехова сказано: «...он подмел комнату и сени...». А вы подробно опишите мне комнату и сени и что в них на­ходилось. Обрисуйте мне весь дом, двор и сарай домовла­дельца Михаила Петрова Зотова и т. д. и т. д. Словом, не стесняйтесь дополнять Чехова. Ведь и Чехов видел гораздо больше, чем иаписал. Если представить себе и записать все мысли, вйдения, чувства Чехова, связанные с «Нахлебника­ми», то, вероятно, получится целый роман. А Чехов написал небольшой рассказ.

Потом вы поймете, как экономно и художественно-целенаправленно Чехов использовал в этом рассказе весь огром­ный запас своих впечатлений и зримых образов. И тогда вы по-особому оцените и полюбите каждое чеховское слово.